«Катюши» – «Сталинские орга́ны» - Артем Владимирович Драбкин

в стройтресте. Там я отработал 45 лет, имел за всякие выполнения заданий благодарности от начальства.

Интервью и лит. обработка И. Вершинин

Хайтин Юрий Наумович

Юрий Наумович, расскажите о семье.

Я родился 13 апреля 1925 года. Наша семья жила в Белоруссии. Отец был родом из деревни Словени – это на дороге между Минском и Витебском. Там его родители занимались лесозаготовками. Доски делали, срубы. Еще у них была небольшая мыловарня. Потом мой отец со своим братом перебрался в Минск, еще два брата – в Витебск. В Минске отец работал в артели «Химпром». Он был механиком и химиком-самоучкой. Делал мыло, краски, эмаль для посуды, клей из фотопленки. Слыша, что в церкви иконы плачут, он посмеивался. «Я, – говорит, – могу так сделать, что у меня в нужное время любой портрет заплачет. Ошибусь минут на десять». И он это делал! А мама была не шибко грамотная, работала служащей, типа счетовода. У меня младший брат Миша был, 1931 года рождения. Семья занимала одну комнату в деревянном доме. Печь, керогаз, вода. Остальные «удобства» на улице. Время от времени приезжали возчики (говновозы) с бочками и вычерпывали содержимое выгребных ям. То, что туалет может быть прямо в квартире, я и понятия тогда не имел.

Во время учебы в школе я посещал детскую техническую станцию и дворец пионеров: ходил и в фотокружок, и в электротехнический, и в радиотехнический, и на шахматы. Мог на токарном станке работать, на фрезерном, резьбу нарезать… В 15 лет я знал свойства металлов, виды стали, собирал детекторные радиоприемники. Сейчас молодежь такого и представить не может. Вот эта техническая подготовка потом помогла.

А в 16 лет, 18 июня 1941 года, я оказался в Москве – приехал в гости к тете после окончания 9-го класса. Это была младшая сестра матери тетя Геня, она врачом работала. У нее единственной в нашей семье было высшее образование. Она жила с мужем и двумя сыновьями в отдельной двухкомнатной квартире на Малой Грузинской улице, недалеко от Белорусского вокзала. Она была хорошим терапевтом, имела какое-то отношение к Кремлевской больнице (ее часто вызывали как консультанта). Благодаря этому ей и дали квартиру.

Три дня я погостил у нее, на четвертый объявляют: «Война».

Это неожиданно для вас оказалось?

Ну да, в газетах же печатали опровержения слухов о возможной войне. 14-го заявление ТАСС было напечатано…

Вы вообще верили пропаганде? Сталина любили?

Ну да, я же не знал о репрессиях. Скажут: «враг народа», – верили. Правда, отец иногда возмущался: «Такого крупного специалиста арестовали!» Или вдруг велели однажды сдать учебники истории. А новых не дали – мы только конспекты писали.

Когда войну объявили, я сначала хотел домой возвращаться. Но куда там! По-моему, 23-го пришел вызов на переговорный пункт. Отец сумел дозвониться из Минска: «Город бомбят. Наш дом горит, улица горит». Мы жили на улице Горького – это сплошь одноэтажные деревянные дома. Я говорю: «Наверное, вам сюда надо выбираться».

А тут в Москве начинаются проверки. Кто-то доложил, наверное, к нам пришли: «Кто такой?» У меня прописки нет, из документов – только паспорт. Мне говорят: «Чтобы через десять дней покинул Москву». Куда покинуть? Отправили меня в Подмосковье, к брату тетиного мужа. Там тоже меня поймали и уже не выпустили. Посадили в эшелон и отправили в эвакуацию. Привезли в село Архангельское в Башкирии. Я совершенно один. Что с отцом, матерью и братом, не знаю…

В Архангельском с каким-то служащим то ли из райкома, то ли из райисполкома разговор состоялся: откуда, что могу… Отправили меня на работу в райпромкомбинат. Там были распиловка леса, изготовление металлоизделий, повозок, шерстечесалка, маслобойка, мельница… На одном токарном станке я заметил надпись «Русско-бельгийское акционерное общество (какое-то название). 1899 год». Все это на довольно примитивном уровне, на ременных передачах от турбины, установленной на реке. Но как раз 22 июня 1941 года плотину прорвало.

К моему приезду ее восстановили, но напор воды еще был недостаточным. Смотрю, электрогенератор лежит – постоянного тока, на 20 киловатт. Его везли в эшелоне из Одессы в Стерлитамак, да не довезли: вывалился при аварии, а работники комбината подобрали. Я взялся его установить. Рассчитал, какие нужны колеса и ремни, сколько переходов. Дали мне людей в помощь. Месяц мы возились – и запустили. Радиоузел нормально заработал (до этого его включали от аккумулятора, который на зарядку аж в Уфу приходилось на лошадях возить).

Потом мы провода провели, и я подключил пункт подготовки допризывников, клуб, дома начальства, школу. Ну и сам стал в школу ходить, в 10-й класс. Мы так договорились: с утра я в школе, а с наступлением темноты ток даю и дежурю у генератора. Ну, дежурство было не сильно уж обременительное, я там устраивался на широком подоконнике и спал. Там и жил – сделал себе конурку в мехмастерской.

На комбинате я между делом все оборудование освоил. Из семян мака мы масло делали – вкусное, запах прекрасный, даже и в голову не могло прийти, что мак можно как-то иначе использовать.

Зарплату вам платили?

Немного, но платили. Меня больше устраивало, что я продукты получал. Раз в месяц то пшеницу, то овес, то муки немножко. Талоны на обед в столовой давали – это было важнее денег. Еще я рыбу в реке с друзьями ловил ловушками из прутьев.

А сами, наверное, о семье постоянно думали…

Да… 27 или 28 июня фашисты вошли в Минск. Но я был уверен, что семья выберется из города. Несколько раз я звонил из Архангельского тете в Москву. Отец ей успел сказать по телефону: «Мы уходим». Потом сообщил, что они находятся в Воронежской области, в городе Борисоглебске. А брат мой Миша был в июне в пионерском лагере в поселке Дараганово в Могилевской области, где он – неизвестно. Где-то в середине июля отец с матерью добрались до Москвы и поселились у того самого тетиного родственника, где до этого пытался пристроиться и я.

Как они от фашистов успели убежать?

Отец рассказывал, что взял велосипед. Сколько смогли вещей на него уложить, столько и взяли. Выскочили 25 или 26 июня. И – до самого Смоленска. У отца сильный варикоз вен был. Проедет на велосипеде метров 300 – ждет, когда мать догонит… Потом еще 300 метров… Где пшеницу в поле соберут, где им картошки дадут… Были продпункты, где беженцам еду